Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен] - Сэмюэль Дилэни

— В тебе. В себе. В этом острове. В империи. Мы отвечаем за нее. И я сомневаюсь в нас, очень сильно сомневаюсь.

— Откуда эти сомнения, Петра?

Она вздохнула.

— Лит, много лет назад, еще до объявления войны, я задумала план, который, как я надеялась, спасет Торомон. Я люблю Торомон, и я понимала, как он слаб. А план должен был придать силу и, по возможности, освободить от узды Совета. Но главная моя надежда была в тебе. Увезти тебя от матери и брата, а затем утвердить на троне. Я считала, что Торомону понадобится сильный, четко мыслящий король. Я надеялась на воспитание, которое ты получишь в лесу. Однако теперь я сомневаюсь в реальности этого плана, в том, что касается и тебя, и меня.

— Я не вполне…

— Аристократия Торомона действительно не способна объединить страну; она слишком стара, слишком устала и слишком связана с Советом, чтобы принять перемены, которые могут спасти нас; но она еще слишком сильна, чтобы умереть своей смертью. Возможно, мне не следовало пытаться управлять страной. Может, надо было все делать иначе. Может, правильнее было бы убрать существующее правительство и создать новое, сильное, выросшее из того здорового, что осталось в Торомоне. Может быть, следовало стать недом и разрушать ради разрушения. Во всей системе государства гораздо больше плохого, чем хорошего. Может, я пыталась сохранить то, чему лучше было бы давно умереть? Лит, я очень сомневаюсь в своей правоте. И если я ошиблась, то моя ошибка самая большая за все пятьсот лет.

— Это огромная ответственность, Петра, — сказал молодой король.

Она наклонила голову, и, когда снова подняла ее, он увидел на ее глазах слезы.

— Лит, я так одинока, — тихо сказала она.

— Петра! — Он наклонился к ней. — Могла бы ты сделать что-то такое, чего никогда не делалось в Торомоне?

— Не знаю. Много времени прошло с тех пор, когда я хотела чего-то вроде этого. Чего именно вы хотите, Ваше Величество?

— Петра, я тоже чувствую себя одиноким.

— Так и должно быть. Эта работа для одиноких.

Он кивнул.

— Все, кого я хорошо знал, — в лесу. А здесь у меня только ты. Когда я чувствую себя особенно плохо, я думаю о том, что сделал бы, если бы… И когда-нибудь я это сделаю.

— Что же ты хочешь сделать?

— Это у каждого свое, но…

— Расскажи.

— Еще до того, как меня увезли на материк, я познакомился с мальчиком, сыном рыбака. Он рассказывал мне о море, о лодках, о рыбной ловле. Я хотел бы работать на лодке, Петра. Не так, чтобы меня возили с места на место, а правил судном кто-нибудь другой: я хотел бы сам управлять и плыть, куда захочу. Я одинок, как и ты, Петра. Когда я ощущаю это особенно сильно, я думаю: когда-нибудь я сяду в лодку, как тот мальчик, и направлю ее в море. И это помогает.

— За окном Торомон, — сказала она.

— Да. И мы в центре. Оба одинокие.

Эркор стоял в башне-лаборатории в западном крыле королевского дворца Торона и глядел в ночь.

Через комнату падали длинные тени от конверсионного оборудования, которое должно было преобразовать транзитную ленту для использования в войне. Но оно так никогда и не использовалось.

Обычно гигант-телепат видел и слышал на расстоянии нескольких сот футов; но недавно он обнаружил, что этот круг расширяется, иногда на час и больше, на много миль. Сейчас он ощутил пульсацию, которая как раз предвещала такое расширение. Неожиданно город, словно с него сдернули пелену, открылся ему матрицей разумов, сталкивающихся, ссорящихся, однако каждый из них был сам по себе. Я одинок, подумал он, добавив свой голос к эху миллионов. Несколько других телепатов в городе, а также стражи-нетелепаты вспыхнули на фоне более тусклых разумов. Но контакт с ними был словно через стекло. Только образ, не было ни теплоты, ни текстуры. Я так же, подумал он, одинок в дворцовой башне, в башне своего собственного восприятия, как преступник-неандерталец на окраине города, как король и герцогиня по соседству со мной, одинокие разумы стоят вместе, как пьяный врач и убитая горем мать в миле отсюда.

Сидели вместе Джон и Алтер; они читали поэму на мятых листах бумаги, часто останавливаясь и спрашивая друг друга, что означает та или иная строчка, возвращаясь к предыдущей странице. Образы, возникавшие в их разумах, не были одинаковыми, но когда они пытались объяснить друг другу свои мысли, когда читали и перечитывали строчки, поэма рождала в них ощущение единства, и они не чувствовали одиночества. Иллюзия? — подумал Эркор. Нет. Хрупкие, гибкие, мерцающие и дрожащие огоньки все время танцевали вместе. Эркор улыбнулся, когда две головы склонились еще ниже над строками поэта.

Глава 6

— Ну, — сказала Алтер, — теперь ты учи меня. — Она открыла шкатулку, где хранились ее украшения. — Тут немного, но это все, что у меня есть. Что надеть?

Джон глянул на зеленую ткань, на которой лежали несколько булавок, брошек и ожерелий.

— Прежде всего как можно меньше. Торомон — империя, связанная с морем; значит, для официального приема твои украшения должны быть связаны с морем. Для менее официального случая можно ограничиться цветами. Но поскольку это высокий прием, я бы сказал, что ожерелье из раковин, которое ты обычно носишь, годится. К нему надо жемчужные серьги и пряжку.

Она достала их из шкатулки и подошла к стулу, на котором висело бежевое шелковое платье.

— Никак не могу привыкнуть. Не знаю, как и благодарить Петру за это платье. Подумать только — надеть платье, которое стоит, наверное, половину моего годового жалованья в цирке! — Она развернула платье и нахмурилась. — Что это?

— Где?

— Вот. — Она выглядела разочарованной.

— Карманы, — сказал Джон, удивленный ее реакцией.

— По-настоящему элегантное платье должно быть без карманов!

— Да? — Джон засмеялся.

— Что тут смешного? Я думала, что…

— Послушай, если ты собираешься идти в общество, ты должна вести себя как положено и знать правила игры. Я родился не в аристократической семье, но вырос рядом с ней. Так что могу объяснить тебе то, о чем Петре даже в голову не пришло бы упоминать. Аристократия Торомона отличается поразительной практичностью; недаром пятьсот лет назад это были пираты, у которых всегда были карманы. Правда, через какое-то время они перестали афишировать их. В твоем платье карманы спрятаны в складках, и их никто не увидит, если ты не вздумаешь расхаживать, сунув в них руки. Портнихи, которые шьют элегантные, как ты говоришь, платья, просто имитируют то, что они видят; они считают платье аристократии декоративной, бесполезной, нефункциональной вещью, поэтому карманов нет. А это платье наверняка шила личная портниха герцогини, и если платье, которое ты видела, стоило половину твоего годового жалованья, то это стоит пяти- или шестилетнего. Сам удивляюсь, что помню все эти пустяки.